Последние каникулы - Страница 26

— По–новому, — подсказал кто–то.

— По–старому! Мы — частица Вселенной, малая, даже ничтожная, но часть целого. А вырвали человека из этой системы, вырвали Землю… А, доктор! Спасибо, кажется, миновало, — сказал он. — Теперь хоть до дома доберусь. Сейчас тронемся.

— А вы за рулем? Не стоило бы!

— Выхода другого нет, — объяснил Ильичев. — Я без прав, кто ж его машину поведет? Здесь ее оставить разве что, а? Через неделю вернемся.

— У меня в среду самолет на Новосибирск, — усмехнулся больной. — Не хватало мне только сейчас свалиться! — сердито произнес он, имея в виду что–то такое, о чем все знали; ему сочувственно покивали головами.

— У меня есть такая штучка — папазол, — убирая тонометр, пробормотал Вадик. — Ну, все: давление — норма.

— Отлично! — отозвался Агеев. — Будет сосать как профилактическое. Молодец, коллега! Сколько получили на экзамене у меня? Чувствуется, что пять. Только эти колдобины — не раскачают ему пузырь, нет? Все потроха вытряхивают наши дорожки.

— Я умею водить, — сказал Вадик, — только права дома. Но до шоссе права не нужны…

— Слушайте! — подал голос молчавший солидный дядечка, собеседник больного. — Слушайте, кого ваш институт готовит? Универсалов? Образцово–показательных специалистов? А может, вы все подстроили, а? — засмеялся он.

— Ну, Вадик, объясните замминистру про приказ, — улыбнулся Ильичев. — Ладно, я. Был такой приказ по нашему институтскому комсомолу: врач обязан уметь водить транспорт, прыгать с парашютом и…

— Делать двадцать манипуляций, — подсказал Вадик.

— Которые, замечу, врачи, как правило, делать не умеют, — повысил голос Ильичев. — Было такое. Я теперь вспомнил. При прежнем ректоре, — этим он что–то объяснил заместителю министра.

…Вадика поставили в центр колонны, чтобы можно было помочь, если у него что–то не получится. Но получилось, хотя он очень волновался — не водил прежде «Волгу», такую тяжелую и инертную в сравнении с теми разбитыми «Москвичами», на которых он накатывал обязательные часы.

На шоссе колонна остановилась, поджидая больного. Моторы негромко урчали под мокрыми капотами, от них поднимался пар.

— Пойдемте, встретим Сережу, — предложил Вадику Ильичев.

Дорога, та дорога, которая привела когда–то, — давно ли? — Вадика и Олю в рощу, была черной, липкой, пришлось идти по краю нежно–зеленой пшеницы, в которой путался туман. Ильичев поднял голову, снял берет и глубоко задышал. Небо было низкое, серое, но не ровно серое, а с пестротой, с черным — от туч, белым и пушистым — от облаков и даже нежно–голубым, маленькими клочками рассеянным по горизонту и над головой.

— Ах, чудо какое!.. И в ненастье! — удивился Ильичев. — Ловите эти минуты, Вадик. Все потом будет, а вот этого — нет. Некогда будет взглянуть. Станете вот так, как мы сегодня, наскоком, выбираться к какому–нибудь своему дяде Саше, радоваться отсутствию полировки и паласов, радоваться дождику, который льется за шиворот, запаху воды. Потянет вас в тот лес, в это поле, и даже то, что сорвалась рыбалка, запомнится крепче, чем, если бы она состоялась. Нарушится система «постановили — выполнили». Вон, видите, Сережа идет! Понимаете, Вадик, — заторопился он сказать что–то важное, — вот он заболел на наших глазах; ей–богу, все заволновались, всполошились. А будь это в городе? Я бы узнал об этом через месяц, ну, посочувствовал бы, но так, как сегодня, — нет! Так что, пока вас не затянуло, а это обязательно должно будет случиться, Вадик, кажется, вы из активных, а, значит, работяг, — он обернулся, посмотрел на Вадика, — копите в себе память о таких минутах, это будет как эталон в последующем. Я вам как физиолог говорю… Как ты, Сережа? — Ильичев заспешил навстречу больному. — Терпишь?

— Спасибо большое! — пожимая руку, сказал Вадику чуть задыхающийся больной. — Вполне дееспособный. Давайте на прощание познакомимся по форме. Может быть, когда–нибудь… Кириллов Сергей Викторович! — назвался он. — Что?

— Я читал ваши книги, — пролепетал Вадик, краснея, потому что в эту минуту происходило невероятное: он стоял на мокром поле в сотне километров от Москвы и тряс руку недосягаемому, невозможно далекому академику Кириллову, о котором он столько слышал, работы которого он читал, восхищаясь его идеями и волнуясь от их красоты, — последние два года с того памятного заседания студенческого научного кружка, когда им рассказали впервые о новом направлении в медицинской генетике.

— Что читали? «Система тайн»?

— Да. И «Введение в теорию».

— Интересуетесь этой проблемой?

— Я по этой проблеме принят в ординатуру, — сказал Вадик пересохшим голосом и облизнул сухие губы.

— Встреча на далеком меридиане! — весело хмыкнул Ильичев. — Ну…

— Вот что, — прервал Кириллов, суровея, — все эти разговоры на ходу ни к чему не приводят. Вот мой телефон. — Из записной книжки он вытащил визитную карточку на английском языке с телефоном, тем секретным–рассекретным личным телефоном, который Вадик узнавал–узнавал, и не узнал. — Когда приступите к работе, свяжитесь со мной. Поговорим. Обсудим ваши планы… Есть планы? — Вадик судорожно кивнул. — Ну, до свидания, — потеплев лицом в улыбке, сказал Кириллов и еще раз пожал Вадику руку. — Позвоните мне, я запомнил вас, Андреев Вадим…

Когда машины скрылись за дальним поворотом шоссе, стих гул их моторов и тишина дождливого дня обступила Вадика, лихая волна слепого везения обдала его с ног до головы. Угловатое, с лицом Кириллова, возможное будущее вставало из тумана неопределенности, сомнений, робости — и все это пришло случайно, вдруг, подарком.