Последние каникулы - Страница 9

На очередном повороте мотор захлебнулся. Как–то быстро настала тишина, и, пока глаза не привыкли к темноте, Вадику было не по себе: со всех сторон набегали звуки — плеск воды под кормой, далекие голоса ребят, скачущие по воде; он слышал дыхание Оли, чувствовал покачивание лодки и даже ее дрейф, их поворачивало куда–то, вода причмокивала и плескалась о борта. Но потом там, где, ему казалось, было открытое пространство, прорезались огоньки — длинный ряд окон столовой, переменчивый свет костра и, наконец, красный бакен.

— Подождите заводить, — шепотом попросила Оля. Вадик напрягся, увидел ее силуэт, то, как она, наклонившись и касаясь распущенными волосами воды, гладит ее, ленивую и холодную.

Он вгляделся в небо, осторожно запрокидывая голову, но оно было закрыто толстыми слоями облаков.

— Как хорошо! — вздохнула Оля. — Какая свобода! — Она встала, несильно раскачивая лодку, развела руки. — Я хотела вас спросить. — Она осторожно села. — У Вали, у командира, это серьезно?

— Так же серьезно, как и у вас, — сказал Вадик и полез в карман за сигаретами. — Обоих надо лечить, и в больнице. А почему это вас интересует?

Она долго молчала, сидя спокойно на своей скамеечке, потом объяснила:

— Он муж моей подруги и мой друг. А ваши лекарства помогут ему?

— Немножко. — Вадик закурил и устроился на корме поудобнее. — По всем правилам его следует в больницу класть. А «что вот мне делать с вами?

— Я все равно не разрешу вам меня лечить, — с вызовом сказала Оля. — Да и не больна я сейчас.

— Глупые дети, — ответил ей Вадик грустно и насмешливо. — Хотите казаться здоровыми, а надо ими быть. Нет цены, которую можно дать за здоровье, это–то хоть вы понимаете?

Она усмехнулась.

— Это мы понимаем. Но есть слово «надо». Такое слово знаете? А лечиться у вас я не буду. Потому что… Поплыли, я замерзла.

— Глупость какая! — бормотнул Вадик, возясь со шнуром магнето. — Я и говорю: надо лечиться…

— Спасибо! — уже с берега благовоспитанно сказала ему Оля и ушла в лагерь, а Вадик еще долго пыхтел, втаскивая лодку на берег, а потом мотор — в дом веселому и сегодня трезвому дяде Саше. Он еще измерил ему давление, напоил каплями и уже после отбоя, последним лег спать. Кончился этот долгий, пустой день, еще один, осталось на сутки меньше, подумал он, в блаженстве расслабляясь по системе йогов. И ему показалось, что подушка не такая жесткая, как накануне.

За тонкими кулисами вопреки крупно написанному «Не курить!» дым стоял коромыслом. Вадик, благополучно отчитавший свою лекцию «Профилактика производственного травматизма» и очень этим воодушевленный, толкался среди ребят. Он все пытался стряхнуть с себя столь редко возникающее у него чувство беспричинной радости и возбуждения, но не мог еще позабыть ни чуткости, с которой аудитория, спрятавшаяся там, за рампой, реагировала на страшные и смешные примеры из его лекции, ни аплодисментов, проводивших его за занавес…

Но вот на сцене комиссар последний раз лихо топнул, свистнул и ввалился к ним за кулисы. Широкогрудый, в тельняшке и черных брюках, он словно только что сошел с палубы корабля. Его номер был последний. Это знали: послышался шум, громкие голоса — все выходили на площадь, где прямо у здания клуба начинались танцы.

В фойе Вадик поправил галстук, критически осмотрел себя, с головы до ног и остался доволен. Костюм, промытые волосы, совсем выгоревшие на солнце, тщательное бритье и беззаботность возвращали его к домашнему, московскому ощущению праздника.

Около входа в клуб стояла плотная говорливая толпа, с криками бегали ребятишки; в сильном свете ламп дрожали тучи комаров. Иногда от «моря» на сохранившую дневной жар площадь добегал прохладный ветер и здесь выдыхался, падал.

Танцы открыл обязательный вальс. Вадик разглядел наконец в толпе Олю — она танцевала с командиром, молча, с легкой улыбкой кружась вокруг него, неловко поворачивающегося (Вадик услышал, как командир говорил: «Бутовый камень… дефицит…»), а рядом совсем тяжело крутил Таню комиссар. Таня, захлебываясь, что–то рассказывала ему, комиссар только согласно кивал головой. В танце Оли с командиром было такое, что опять неприятно задело Вадика. Он встал так, чтобы заметить, куда Оля выйдет из круга, и пригласить ее потанцевать что–нибудь более медленное и знакомое ему. После вальса было объявлено танго. Вадик засуетился, завертел головой, но увидел Олю, уже танцующую с Игорьком. Он что–то медленно с ухмылочкой говорил ей, а у Оли лицо было серьезное и губы твердо сжаты. Но красавец Игорек все изгилялся, и каждый раз, когда он наклонялся к ней, на Вадика накатывала волна злости: ему казалось, что Игорек может сейчас поцеловать Олю. А руки Игорька бесцеремонно прихватывали Олю за спину, за талию, нахально ползали.

Всю последнюю неделю каждый вечер после девяти, загасив печку, Оля и Таня приходили на костер, садились возле командира. Иногда рядом оказывался Игорек с гитарой, и тогда Оля пела. Вадик, постелив на траву отцовскую кожаную куртку, садился поодаль и, не встревая в разговоры, тянул сигарету за сигаретой, до горечи во рту. Днем, планомерно обходя дома в деревне — на прием к нему так никто и не шел, — он был занят, да и Оля как–то сторонилась его после той прогулки на моторке; да и в Таниной улыбке Вадику чудилось что–то сочувственное. «А-а! — решил он еще сегодня утром, когда Оля скупо кивнула ему в ответ на комплимент. — Хватит! Не хочет — и не надо».)

Он выждал еще два танца, но Оли среди танцующих не нашел. В кругу выплясывающих ревниво выглядел Игорька, командира и ушел на шоссе, где воздух был сухой и теплый, и зашагал, пугая четким стуком своих каблуков ночную Живность. Глаза постепенно привыкали к мраку, он стал различать верхушки деревьев вдоль обочин и даже узкие светлые полоски песка по краям асфальта. Впереди кто–то маленький торопливо перебежал шоссе, зашуршал в кустах; Вадик вздрогнул. Несколько раз навстречу прошли парочки, перешептывающиеся и хихикающие, по стуку подковок Вадик угадывал, когда шел солдат. Одна из девушек, встреченных им в темноте, показалась знакомой горбуньей–секретаршей директора, она оглянулась на него, но солдат, который вел ее, тесно обняв за плечи, склонился к ней, их шаги смолкли; Вадик отвернулся, усмехаясь, — они целовались.