Последние каникулы - Страница 12

А Глазова наступала на красного, затравленно озирающегося Сережу–комиссара: — Говори, говори, ты ихнее начальство?!

А командир сидел на поваленном кирпичном столбе ограды и курил, сплевывая себе под ноги. За его спиной стояла Оля, вытянувшаяся, со сжатым ртом.

— Да побегите кто за директором!..

— Побегли уже. На почту побегли. Звонят уж в контору!

— Чего удумали!.. И докторову могилку затоптали, — взвился чей–то голос, и все посмотрели налево — там худая высокая старуха, одетая во все черное, бледная, встав на колени у колес самосвала, пальцами выскребала замятый в землю металлический крест. И замолчали. Шофер, молодой парень, торопливо впрыгнул в кабину, включил мотор и, громко просигналив старухе, отогнал самосвал далеко в сторону. И уже не выходил из кабины.

— Бабушка, бога нет, — в наступившей тишине сказал командир старухе, стоявшей перед ним. — Да и вся эта церковь уже не церковь, а… — повернулся он к Сереже–комиссару, сокрушенно качая головой.

— Это у тебя бога нет! Глядите, фюрер это, фюрер, как есть!..

И вдруг вперед вышла та худая, бледная старуха. Вадик увидел ее сбоку — резкий профиль с большим хищным носом, узкими губами, что–то несшими на себе, и тяжелыми веками. Старухи попятились, натыкаясь и хватаясь друг за друга.

— Ух, — шепнул егерь. — Ведьма пошла. Ну, сейчас она его…

— Что, бабуся? — спросил командир, вскинув голову. — Нету ведь бога.

Старуха нагнулась к его лицу и, чуть наклоняя, голову, как бы нацеливаясь ему в глаза, негромко сказала:

— Не предавайся греху и не будь безумен: зачем тебе умирать не в свое время? Кто копает яму, тот упадет в нее, и кто разрушает ограду, того ужалит змея. — Она будто втолкнула эти слова командиру в глаза и, медленно подняв руку, дотронулась пальцем до его лба. Резко повернулась и пошла в деревню. Старухи охнули.

Егерь рядом с Вадиком перевел дух, посматривая на трогающего лоб и оглядывающего свои пальцы командира.

— Все, спекся ваш командир. Прокляла.

— Брось, дядя Саша! — успокоил его Вадик. — Не пугайся, он это переживет. Вон, смотри, директор!

Около самосвала остановился «газик», из него выскочил директор, на ходу снимая кепку.

— Это кто же распорядился? — еще издали крикнул он. — Кто? Да вы… Граждане! Идите по домам, не беспокойтесь! Ни один кирпич отсюда на стройку не уйдет, это я вам обещаю. Пожалуйста, граждане! — Он комкал кепку в руках, вытирал пот, проступивший на лбу. — Это самоуправство я сейчас разберу, обещаю вам, граждане!.. Пожалуйста, граждане!..

И старухи послушались его, медленно побрели к деревне, оборачивались, останавливались и снова шли, поддерживая старика с клюкой.

— Да вы что? — хрипло спросил директор, быстро оглядывая весь отряд. — Как вы можете? Это же ведь… Зачем? Что за баловство?

Командир крякнул, поднялся.

— Это не баловство. Это я велел. Ну? Бутового камня нет — не достал. Камень сейчас — промблема. Вот так!

— Да нельзя же так — любой ценой! — дернулся директор и повернулся к командиру спиной. — Ведь это памятник, неужто не понятно вам? Да после всего, что эти люди здесь пережили, — это памятник! Прошлому их. Войне! Крови сколько на этих камнях, ребята!.. Что же вы — варвары? Или без роду, без племени? Да кто же вы, ребята?

— Я виноват, — подошел к директору красный до ушей Сережа–комиссар. — Они ни при чем. Не подумал я.

— Обожди виноватиться! — оборвал его командир. — Не лезь, не спеши. Это еще как дело повернуть. А что случилось–то? — Он склонил голову набок, смотря на директора. — Вам дом нужен? А бутовый камень у вас есть? Нету! Сами себе сук рубите, на котором сидеть хотите. Необходимость была — вот что скажу. И спокойно, голос на меня не повышайте. — Командир обернулся к отряду: — Все, ребята. Собирайте инструмент, пошли на обед. Работы, похоже, сегодня не будет.

— Будет работа! — крикнул директор ему в спину и вытер рукой лоб. — Будет! Достал я для вас камень. Ты мне только скажи, командир, что можно делать, а что делать нельзя?

— Все можно делать за ради дела, — нагибаясь за ломом, ответил командир. — Надо было — на пушки колокола переливали. Из могильных оград баррикады делали. И все ради дела. Дело само за себя говорит, У нас есть задача, и мы выполним. Верно, ребята?

— На кладбищах не сеют, а на крови не дома — памятники ставят, — сказал директор. — Замученные здесь люди погребены в землю, осторожно здесь ворочать надо. С умом.

— А–а–а!.. Пошли! — отмахнувшись, приказал командир и зашагал в лагерь. И отряд торопливо потянулся за ним, а около директора, вытирающего платком лоб и щеки, остались Сережа–комиссар и Вадик. Да в сторонке на корточки присел егерь.

— А вы что же, доктор? — спросил директор. — Не остановили, не объяснили?.. Вам–то бы…

— Я не знал, честное слово, — покраснел Вадик. — За ним не углядишь.

— Как теперь дело–то поправить? — переминаясь, спросил Сережа–комиссар.

— Не знаю, — мотнул головой директор. — Зло добром исправляют. Подумайте, что сделать можете. Ну и ну!..

И на обеде и вечером в лагере было тихо, перешептывались. Громко разговаривали только командир и Игорек. А Сережа–комиссар после ужина вместе с тихим невысоким Юрой Возчиковым, мастером и художником отряда, ушли к церкви. Юра взял с собой кисточки и краски. Вернулись они поздно, встали у костра, трещавшего сушняком.

— Слышь! — Комиссар толкнул Вадика плечом, присаживаясь на кожанку. — Подвинься. Там на кресте не разобрать ничего. Так я тебе поручение дам, ладно? Узнай про доктора, имя–отчество, фамилию, даты. Сделай доклад? Коллега все–таки был, тебе это с руки. А то со мной разговаривать никто не стал, плюются, как на фашиста. Сделаешь? И вообще походи по деревне! Стариков–то сколько здесь, видал? Полечи их. Будь поактивней, доктор! Загладь как–нибудь нашу промашку, — глухо сказал он, потирая руки, измазанные в серебряной краске, и вдруг поднялся, отошел. Вадик повернул голову и увидел, что рядом стоит Оля.