Последние каникулы - Страница 13

— Можно сесть? — Она была одета не в кофту, как обычно, а в брюки и куртку застегнутую на все пуговицы, перепоясана ремнем.

— Знобит? — подвигаясь, спросил Вадик, — Давайте температуру померяем? Я серьезно, напрасно вы улыбаетесь.

— Погулять хотела, вот и оделась. А вы сразу — «температура»! Иди сюда! — позвала она Таню.

Когда Таня проходила мимо командира, он хлопнул ее по спине так, что она даже споткнулась.

— Ну, Татьяна, и худющая же ты! Ешь больше, раз такая возможность представилась. А то Юрка любить не будет. Чего любить–то? — Ребята засмеялись. И беспокойно качнулась фигура Юры Возчикова.

— Ничего! — весело сказала Таня. — Сухие дрова жарче горят. — И засмеялась вместе со всеми.

Костер пригасал, обступала темнота. Ребята потихоньку уходили к «морю» сполоснуться на ночь, потом — в избу спать, и скоро у костра остались вчетвером: Вадик с Юрой и Оля с Таней.

— Погулять хотела, иди! Мы костер погасим, — негромко предложила Таня, и Оля встала и посмотрела на Вадика. — Слезай, — велела Таня Юре и поднялась с кожанки. — К воде идете, возьмите, замерзнете, доктор!

Спустились на берег и пошли по его изгибам, переступая через выброшенные на песок голые белесые стволы топляка, спотыкаясь о большие камни и обходя валуны. Оля шла впереди, не оглядываясь, и Вадик, сначала ждавший какого–то разговора, скоро привык к ее молчанию.

— А я не думала, что вы завтракать откажетесь, — нарушила молчание Оля. — А котлеты ваши мы никому не отдали, стоят на плите. Хотите?

— Барин сыт. — Вадик усмехнулся.

— Обиделись? Зря. На что обижаться? На правду не обижаются.

— Я не барин, Оля, Я врач. Если надо, я ночь спать не буду, а то и две. И работать столько, сколько потребуется. А нет работы, буду спать. Я специалист, понятно?

— Ясно, А то непонятный вы мне были. Теперь всем так объяснять и буду. А то все спрашивают друг друга: зачем он нам? Спрашивают, — с усмешкой сказала Оля. — А что это вы читали все время сегодня?

— «Терапию». Учебник.

— Интересно?

— Ага.

— А мне наши учебники читать совсем не интересно. И нужно, а не могу, — поделилась Оля. — Что это там? — Она показала на темное пятно под козырьком обрыва. Вадик вскарабкался по осыпающемуся склону наверх и обнаружил глубокую сухую нишу. Оля поднялась к нему, отказавшись от протянутой руки, огляделась. — Хорошо, — сказала она. — Все видать. — Вадик заметил легкую одышку и, высвободив из–под обшлага куртки ее кисть, начал считать пульс. — Вот еще! — хотела выдернуть руку Оля, но он не отпускал ее руку, наоборот, притягивал к себе, и вот ее отворачивающееся лицо оказалось рядом, и он заспешил целовать ее щеку, нос, шею, а Оля как будто ждала этого и уступала ему.

— …Сколько уже времени? — спросила она, руками задерживая его движение. — Опять проспишь.

— Куплю будильник, — зашептал Вадик, сильно обнимая ее.

— Где это ты так научился? — позже оттолкнула его Оля.

— А ты?

— Верно, — вставая, признала Оля. — Не мое это дело.

— Нигде я не учился. Так получается. — Он сидел, недовольный ее вопросом, ее тоном, ею самой. А она вдруг погладила его по голове. И оказалось, что это приятно. И, расставаясь у крыльца, она скороговоркой сказала:

— Ты хоть сдерживайся завтра. А то так смотришь… Ну, даже стыдно голову при ребятах поднять. Хорошо?

— Постараюсь, — вздыхая, пообещал Вадик,

…Через два дня пришла первая почта: в обед в лагерь с маленьким чемоданчиком явился странный парнишка. На худом озорном лице под белобрысой копной волос сияла подпорченная фиксой жизнерадостная ухмылочка.

Он предъявил направление, подписанное районным штабом, а из чемодана вытащил толстую пачку писем. Этот парнишка, Вовик, хорошо держался.

— Спокойно! — сказал он обступившим его ребятам. — Почта работает с гарантией. — И, зачитывая фамилии, вручал письма. — Андреев В. В.! — выкрикнул он. — Вам. — Взгляд его мгновенно оценил должностное положение Вадика, и он с поклоном повторил: — Вам.

«Здравствуй, сыночек! Получили твое письмецо, но читала его только я — папа улетел в командировку, а Маша уже уехала на каникулы. Перед отъездом оба нежно вспоминали тебя — папа скорее всего потому, что увез твой фотоаппарат, а Машка — та раскулачила тебя на те голубые штаны, над которыми ты трясешься. У нас стоит жара, надеюсь, что и у вас — то же. На базаре много зелени, появились фрукты. Мой дорогой доктор, не забывай про витамины! Тебе звонили; два раза какая–то девушка — очень вежливая! — и Слава. У него все в порядке, отпуск в сентябре. Мы с ним решили, что вы поедете на море. Я позвонила к тебе на кафедру, разговаривала с доцентом Китом. Он помнит тебя, мой дорогой! Но сказал, чтобы ты прислал телеграмму на кафедру о предоставлении неиспользованного отпуска в сентябре этого года. Так что, дорогой мой сын, я заставлю тебя отдохнуть перед началом профессиональной деятельности — так, кажется, говорят в канцеляриях? Тебе надо отдохнуть — ведь это твои последние каникулы.

Напиши мне еще и обязательно расскажи о том, что ты делаешь, а то в твоей записочке об этом ни слова.

Целую тебя. Мама».

Вадик заулыбался, представив себе, как мама, присев, на уголке кухонного стола писала эти строчки.

В столовой почти каждый читал письмо, хлебая щи, лица у ребят были серьезными, но время от времени на каждом возникала улыбка.

Вадик отнес свою миску на кухню, постарался попасться Оле на глаза, и она, как ни была занята, мимолетно улыбнулась ему. День должен был его порадовать: с утра к нему приходил больной, говорливый, напуганный рыбачок–любитель — проглотил рыбную косточку. Расставаясь с Вадиком, успокоенный, что не умрет от кровотечения, он с чувством сказал: