Последние каникулы - Страница 39

Матовые стекла пропускали тусклый свет, и какие–то внезапно возникающие тени размыто скользили по ним; ревел мотор, и под полом гулко бились упругие колеса. А шофер все прибавлял и прибавлял скорость; их мотало и, чудилось, несло куда–то боком или прямо в лоб серому туману, зацепившемуся за деревья и кусты у дороги. Мотор то рычал, то звенел, они повисали на мгновения в воздухе и потом с гулким шумом обваливались на мокрую визжащую дорогу; хотелось открыть хоть окно, чтобы определиться, потому что пространство казалось бесконечным и они пронизывали его насквозь.

Кочетков вытащил папиросы и закурил. Потянуло дымом, и Оля, морщась, с трудом отодвинула стекло. Повалил свежий мокрый лесной воздух, шумы дороги стали звонче, и можно было увидеть бесконечное мелькание леса, в котором вдруг проглянули осенние тона.

— Пока ехали закупоренные, похоже было на самолет, — сказал Кочетков. — Как перед десантированием. Чего–то гудит, туда–сюда мотает, где, что — не разберешь! С парашютом не прыгал, доктор?

— Прыгал.

— С восьмисот, да? Ну, это все равно что с кровати. — Он вздохнул. — Знаете, салаги, падаешь — все чужое, не свое, руки, ноги; вдруг — хлоп! — дернет до солнышка и — спуск, как на качелях. — Он ждал от них слов, вопросов, но они молчали. Кочетков бросил на пол окурок и закурил опять. — Сто прыжков. И с дыхательным прыгал и со спецснаряжением. Было времечко! — вздохнул он. — Пока медицина не влезла — все шло нормально. Только один врач у нас был человек! Хирург! Майор. Взводный наш, — Кочетков пристроил голову на локте и так, чтобы видеть Вадика, — чуть пополам не разломился: его стропой перехлестнуло. Сам говорил: «Слышу, трещит!» А через пару месяцев — в строю.

— Значит, переломов не было, — возразил Вадик. — Просто потянул связки или мышцу надорвал. Мне отец рассказывал про такие штуки.

Кочетков тяжело смотрел на него.

— Ты про давление в штаб накапал?

— И без того вчера Шимблит выявил твою гипертонию. Хорош бы я был — узнай это от него! — Вадик усмехнулся.

— А на… всем вам это? — заорал Кочетков в лицо Вадику. — Меня не комиссуешь! Я свободный человек. Захочу — в отряд вернусь. И идите вы все, салаги!..

— Полегче, — оборвал его Вадик. — Здесь Оля!

— Ничего, перебьется! Она и не такие слова дома слышала. Верно, Оль? — Кочетков, ощерясь, повернулся к ней. Оля покраснела. — Спелись, — заключил Кочетков. — Приручил. Я думал, болтают, а выходит — правда! А, Оль? Вот Светка посмеется! А говорила: до свадьбы — нет.

— Оставь ее в покое, — бросив руку на плечо Кочеткову, сказал Вадик. — Еще слово про нее!..

— Яж тебя прибью! — сквозь зубы процедил Кочетков, рывком садясь на носилках. Он был уже подобран, как для прыжка.

— Перестаньте! — крикнула звонко Оля и привстала. — Остановите!

Но шофер гнал машину и за ревом двигателя и свистом ветра Олин голос не услышал.

— Ты мне должен, — в глаза Кочеткову сказал Вадик.

— Попробуй стребуй как–нибудь, — разваливаясь на носилках, ухмыльнулся Кочетков. — Справь мне такое удовольствие. Я обожду.

Они ехали в молчании. Потом Оля, сидевшая лицом к окну, произнесла:

— Ты мне не друг больше, Кочетков. И все, что ты мне про него наговаривал, — она протянула к Вадику руку, предупреждая его возможное движение, — все не так оказалось. Ты образованность ненавидишь, потому что от нее сомнения, а не потому что он задается. Ты идейного из себя корчишь… А со Светкой как с приблудной обращаешься… Не женишься ты на ней, Кочетков, вранье все слова твои. Правильно Вадик говорит — костолом ты. И в бедах наших ты виноват — раздавил ребят, себя одного слышишь.

Он молча поглядывал на нее, пока она говорила, потом пожевал губами и сплюнул. Отвернулся и начал насвистывать что–то. А Оля долго смотрела ему в спину, и губы у нее дергались от сдерживаемого напора слов.

Машина остановилась. Через круглое оконце шофер крикнул:

— Приехали! Мне поворачивать!

И они вышли на мокрую траву обочины. Дождь моросил, накатывая волнами. В километре впереди была деревенька, и Кочетков, подняв воротник куртки, зашагал в ту сторону.

Устроив Олю под веткой огромной, мшистой у корней ели, на коричневой сухой подстилке из игл, Вадик несколько раз бегал на дорогу — пытался остановить попутку. Но добрались до центральной усадьбы они не скоро.

— Хотите, расписку напишу — насчет материальной ответственности? — спросил Вадик директора, задумчиво вертящего в руках права водителя третьего класса.

— Да мне не машину жалко, вас жалко будет, если что. — Директор не смотрел на Вадика, отводил взгляд на бумаги. — Зачем это все? Дело уже не поправишь.

— Наказать их надо, наказать! — сказал лысый инженер, — Чтоб неповадно было. Я бы отказал.

— Нет, наказывать нельзя, — возразил директор. — Они учатся быть хозяевами на своей земле, в своем доме. Наказывать нельзя, вкус к работе потеряют. А вот вам, доктор… Я просто боюсь за вас.

— Разрешите все–таки. Они стараются. Дайте нам сделать все, что сможем.

— Дочка на днях возвращается, семнадцатого. — Директор впервые посмотрел на Вадика. — Вот вы свое дело сделали. Потому что обучены, подготовлены, А эти ребятки? Они ж в песочек играли в первые дни, баловались. Значит, до конца хотите игру довести? Хорошо, я дам приказ. Идите в гараж, я позвоню.

Через силу улыбнувшись секретарше, которая хотела задержать его разговором, Вадик под проливным дождем побежал в гараж, предъявил там права завгару (тот их едва ли не обнюхал) и получил ключи от бортовой машины. Он обошел ее два раза, покопался в барахле, наваленном в ящике под сиденьем.