Последние каникулы - Страница 40

— Порядок, — прогудел из–за его спины завгар, черный мужик, где–то уже виденный им. — Приказ директора, мы ж понимаем! Бери, доктор!.. Егеря–то больше не бьешь? Ха–ха — ха!..

Сиденье было промято. В углу гаража Вадик разыскал кусок стекловаты, замотал его в мешковину и пристроил на сиденье. Наконец наступила минута, о которой, как он хорошо помнил, всегда говорил инструктор на курсах: «Сначала осмотрись, ногами в педалях пошуруй, не стесняйся. Ключ поверни, мотор послушай. И ехай, не гони, но и не притормаживай, как курица у мокрого куста, и опять же — не смотри одним глазом вперед, как та курица, обоими смотри, дорогу выбирай, ведь себя везешь! Так и давай!»

У амбулатории притормозил, посигналил Оле, замерзшей на крыльце, и, приняв ее в кабину, спросил, как заправский шофер: «Куда поедем?» Оля потрогала ему нос, оттянула его книзу и велела: «Домой!»

Без колебаний Вадик нажал на акселератор и припустил машину. У поворота на дорогу через поле они нагнали совершенно мокрого, в почерневшей от влаги форме Кочеткова. Он, не оборачиваясь, отступил с края шоссе. Пропустил их вперед.

— Ну его! — попозже сказала Оля. — Нашу жизнь заедать вздумал. Так лучше!

Она просунула свою руку Вадику за спину, и они затряслись на ухабах проселка.

Уже назавтра и потом Вадика стал тихо будить комиссар. Он негромко, но настойчиво стучал в дверь медпункта и, дождавшись, когда Вадик со сна хрипло скажет: «Ага! Встаю!» — шел на кухню. Там, вытащив из–за теплой печной трубы подсушенные за ночь дрова, растапливал печь, нес дрова в избу и, долго и тихо дуя на растопку, разводил огонь — ночи уже были холодны.

А Вадик, кое–как ополоснувшись на берегу и неприязненно поглядывая на неподвижно висящий над водой туман, плелся в столовую, принимал у Оли из рук стакан черного чая и, обжигаясь им, просыпался окончательно. Потом он будил дежурного, спящего в кабине машины, занявшей линейку, и, стараясь не газовать, тихо выбирался но скользкую дорогу. Зато на шоссе, ровном и свободном, он до конца выжимал акселератор. Заправившись бензином, возвращался в лагерь, попадал к завтраку, а потом, выбритый и сытый, уже наслаждаясь бодрящим утренним холодком, теплом в ногах, спрятанных в резиновые сапоги — сам черт не брат! — ждал, пока соберутся ребята. С молчаливого согласия отряда Оля усаживалась рядом с ним, крепенько хваталась за скобу передней панели, и только после глухого, из–под брезента, комиссарского «Порядок!» Вадик трогал машину.

По колдобинам, жирной грязи, всю дорогу через поле он вел машину, цепенея от напряжения, потому что телом ощущал, как там, за спиной, вихляется кузов и бросает из стороны в сторону ребят, вцепившихся руками в скамейки и борта.

Вырулив на шоссе, он останавливался, ждал повторной команды комиссара и только тогда искоса взглядывал на Олю. Она доставала из рукава теплый, пахнущий ею платок и вытирала ему испарину на верхней губе.

Дожди, вот уже две недели беспросветно поливающие землю, отмыли стены дома и напитали его сырым, тяжелым духом. Задирая голову в моросящее небо, Вадик не верил, что когда–нибудь в этом доме будет тепло и сухо, запахнет жильем. Пока он походил на каменный сарай, грязный и холодный.

Первую половину дня он обычно ездил с Олей по складам, скандалил там за двоих и запомнил на всю жизнь, что ровная вежливость убедительней мата. Возил на стройку цемент, гвозди, какие–то металлические скобы, а назавтра на тех же складах получал рубероид, вату, гудрон или доски.

А после обеда он вставал подсобником к Автандилу. Заканчивали работу в сумерках, в лагерь возвращались с фарами, и всегда, сворачивая на линейку, уже полностью размытую дождем, в свете фар, ударявших по зданию столовой, он видел Олю. Его ждал готовый прибор. Пока он жадно съедал ужин, она сидела возле, шепотом, хотя никого рядом не было, рассказывала происшествия, деревенские новости, а уж потом помогала ему мыть машину.

На танцы теперь ходили поздно и редко. Случались стычки с появлявшимися с центральной усадьбы местными ребятами. Однажды Вовик прибежал, размазывая рукой кровь, и комиссар с трудом удержал ребят, собравшихся постоять за честь отряда. Вадик только что протер руки одеколоном, чтобы отбить запах бензина, пришел на крыльцо покурить, поболтать с ребятами и удивился: темно, дверь закрыта, и никого нет. Но раздался свист, к крыльцу подступили незнакомые парни, прячущие руки за спину.

— Этот? — сказал кто–то из: темноты. — Эй, выдь сюда! Поговорим.

— В чем дело? — спросил Вадик, чувствуя, однако, опасность.

Ему в лицо ударил свет фонарика.

— Это врач ихний. Тот — пацан.

— Что надо, мужики?

— Позови нам Фиксу. — Из темноты к крыльцу приблизились еще какие–то тени, скрипнула ручка кабины машины. А за спиной у Вадика, за дверью избы кто–то глухо завозился, шипели: «Не пускай его, руку перехвати!..» Потом из открывшейся двери, из квадрата света, вышел комиссар. Вопросительно взглянул на Вадика,

— Не надо нам задираться, ребята! — сказал он спокойно. На крыльце появились Кочетков (руки в карманах), Игорек, братья Сударушкины. — Нас больше, — напомнил комиссар. — А своего мы в обиду не дадим.

— Все одно, подловим! — пообещали из темноты.

— Слушайте, вы! — разозлился Вадик. — Вы что — шакалы? Идите сюда, на свет, говорите по–человечески! Ну, в чем дело?

Он шагнул в темноту и оступился на нижней ступеньке. Кто–то отпрянул, но с другой стороны к Вадику подскочил и уцепился за его куртку высокий парень. Он стоял так соблазнительно удобно, что простой, незамысловатой подсечкой его можно было легко уронить на землю, под ноги, и потом дать по шее, но Вадик только зажал его руку.